Рожденные бурей - Страница 8

«Дополнительные указания следуют… По прочтении сжечь…» – шептал Зонненбург.

– Глубокий обморок. Это – шок, – переломов нет. Одевать его пока не надо. Сейчас мы впрыснем ему камфару, – говорил немец-фельдшер с повязкой Красного Креста на рукаве мундира.

Раймонд лежал на широком диване в курительной комнате, покрытый теплым одеялом. Ухаживали за ним лакей Адам и Франциска. Стефания тоже принимала деятельное участие в их хлопотах.

Когда Раймонд стал приходить в себя, в комнату вошла Людвига.

– Вот… Пульс становится отчетливей… Молодой человек ведет себя хорошо. Сейчас ему нужен полный покой… Что это? Играют сбор? Я должен идти. Через час я вернусь. Но его не надо оставлять одного, – сказал фельдшер, вставая с дивана.

– Вы можете идти, – обратилась Стефания к Франциске и Адаму, – мы с графиней немного побудем здесь. Все благополучно, он приходит в себя, – тихо ответила Стефания на немой вопрос Людвиги, когда они остались одни. – Не находишь ли ты, Людвига, что он красив?

– Стефа, как тебе не стыдно?!

Раймонд с трудом приподнял отяжелевшие веки. Сидевшая у его изголовья Стефания ласково наклонилась к нему. Юноша долго смотрел затуманенным взглядом на незнакомую нарядную даму, на ее лукавые глаза, на яркие от кармина губы, не понимая, где он и что с ним.

Стефания осторожно рассказала ему обо всем происшедшем. Он попытался приподняться, но Стефания удержала его:

– Лежите спокойно!

Людвига, заметив его движение, подошла к дивану и взяла Раймонда за руку.

– Чем я могу отблагодарить вас? – тихо произнесла Людвига.

За окнами снова затрещал мотоцикл, увозивший майора. Только теперь Раймонд вспомнил все. Ему стало холодно и неуютно.

– Где моя одежда? Я хочу уйти, – прошептал он.

– Сейчас вам принесут платье и помогут одеться. Но вы не должны уходить, пока к вам не вернутся силы, – сказала Стефания, выходя вслед за Людвигой из комнаты.

Шатаясь от головокружения, едва не падая, Раймонд одевался. Когда в комнату вошел Юзеф, неся суконный костюм, сапоги и охотничью куртку, он застал Раймонда уже одетым.

– Это тебе прислала ясновельможная пани. – И Юзеф положил принесенные вещи на стул. – Кроме того, она велела передать тебе двести марок, протянул он парню пачку кредиток. – Также велено накормить тебя и отвезти в город.

Комната медленно кружилась перед глазами Раймонда. Он делал слабые движения рукой, чтобы сохранить равновесие.

– А за дрова сколько мне полагается? – спросил он.

– За дрова – три марки, как условились. Но ведь тебе же дали двести, чего еще?

Раймонд вынул из пачки кредиток три марки, остальные положил на стол и молча вышел.

За воротами парка оглянулся и долго смотрел на усадьбу. Затем медленно пошел к городу. Ветер хлестал его в лицо, забирался под фуфайку. А он все шел, спотыкаясь и покачиваясь, словно пьяный…

– Господин обор-лейтенант, у этих двоих пропуска не в порядке. Как прикажете? – взяв под козырек, рапортовал приземистый вахмистр.

Шмультке взглянул на задержанных. Один из них, сутуловатый, весь обросший колючей щетиной, в потрепанной форме австрийского, солдата, зло смотрел на него, часто моргая, словно дым от папиросы офицера разъедал ему глаза. Другой, высокий, с длинными седыми, как пепел сигары, усами, в черной поддевке, в коротких солдатских сапогах, стоял спокойно, равнодушно поглядывая на выходящих из вагона пассажиров.

– Почему у вас нет визы на пропуске? – строго спросил Шмультке.

– Там уже есть три, а четвертую не поставили – некому. Все прут домой, им не до визы, – с каким-то злорадством огрызнулся первый.

– Как стоишь? Стать смирно! Я тебя научу, каналья, как разговаривать с офицером! Какого полка? Почему без погон и кокарды? Дезертируешь, мерзавец? – закричал Шмультке, найдя, наконец, на ком сорвать злобу за трехдневное бессменное дежурство на станции, где его эскадрой вылавливал в поездах дезертиров австро-венгерской армии.

– Какой я дезертир? Был в плену в России, теперь возвращаюсь на родину. Извольте посмотреть, – приглушая голос, ответил солдат.

Шмультке просматривал документы задержанных. На затасканном, грязном свидетельстве, выданном военнопленному Мечиславу Пшигодскому, стоял штамп киевской комендатуры с краткой пометкой: «Проверен. Инвалид. Разрешен проезд к месту жительства». Второе свидетельство было на имя Сигизмунда Раевского, монтера варшавского водопровода, которому также разрешался проезд к месту жительства его семьи.

– Что ты в России делал после семнадцатого года?

– Копал картошку, господин обер-лейтенант.

В ответе солдата Шмультке уловил скрытую издевку.

– Ничего, ты у меня посидишь, пока мы разберемся во всем этом… А у вас почему нет визы? – обратился Шмулътке к высокому, невольно называя его на «вы».

– Я не говорю по-немецки, – ответил тот на польском языке.

– Он поляк и не понимает вас, – перевел солдат, – мы с ним ехали вместе. Он тоже ходил в комендатуру за визой, но там некому было ее поставить. Мы с ним земляки, здешние.

Объяснения не помогли. Все эти дни Шмультке был в таком раздражении, что с трудом удерживал себя от резких выходок. Сейчас ему очень хотелось дать по морде этому хаму, который еще неделю назад дрожал перед каждым офицером, а теперь, когда в этой идиотской Австро-Венгрии заварилась каша, имеет наглость разговаривать таким тоном… Что же будет дальше? Сегодня снято с поезда пятьдесят семь дезертиров, из них одиннадцать с оружием. А телеграммы предупреждают, что начинается поголовное бегство. Если эта волна докатится сюда… Черт возьми!